Делая записи в дневнике, подсчитал, что если все пойдет по плану, то он проведет в этом году 122 дня на льду, треть года, будто ишак таща за собой сани! 72 дня на Северном полюсе, остальное время — на Южном.

Пометил, что в перечень экипировки таких экспедиций следует включать песни и стихи, которые шли с ним в паре и которые он мысленно повторял время от времени. Если одежда защищала от холода, палатка давала укрытие, а примус — теплую воду, то стихи подталкивали вперед, придавали бодрости, сглаживали самые тяжелые минуты.

Тридцать четвертый день начался с заструг. Дул резкий ветер, руки мерзли, он, с трудом дыша, тащился через заструги, доходящие до пояса, до плеч.

Им не было конца. Вверх и вниз, вниз и вверх. Подавленный, угнетенный, он подбадривал себя, повторяя, что так оно и должно быть, ведь никто не сулил ему автострады, а чтобы попасть на Полюс, требуется поработать. Думал он о друзьях, верящих, что он дойдет.

Сам молча вопрошал их: на чем основывается эта вера и где ему взять силы, чтобы не подвести их? На сердце теплело при мысли, что есть в мире люди, которые верят ему больше, чем он себе сам. С перехваченным спазмой горлом он решил идти, тащиться, ползти до конца.

Утомленный полусуточными мучениями на застругах, он не мог ночью уснуть. То было слишком жарко, то мучила изжога. Он часами вертелся с боку на бок в спальнике, оглушаемый хлопаньем правого полотнища палатки.

После полуночи солнце пригрело, непереносимая жара выгнала его из спальника. Через два часа сильно похолодало, он снова залез в мешок. Под утро стало совсем холодно, и он прикрыл мешок пуховой курткой. В полусне его тормошили воспоминания о первой большой полярной экспедиции. Гренландия, 1993 год.

Тогда с Войтеком Москалем они прошли ее поперек — шестьсот километров с санями, весившими едва 70 килограммов. Здесь, за то же время, с санями, весящими в начале пути 130 килограммов, он преодолел уже восемьсот километров, причем в более трудном районе, при худшей погоде. В одиночку!

Теперь каждое утро все сильнее искушало желание остаться в мешке. Измочаленный, невыспавшийся, утомленный, он втолковывал себе, что если уж и надобно передохнуть хоть денек, то лучше всего сделать это сейчас, на полпути до Полюса.

Тем более что ветер постоянно усиливался, а температура падала. Разжигание примуса и готовка пищи в промерзшей палатке требовали сверхчеловеческих усилий. То же касалось и надевания влажной одежды...

В конце концов, подсчитав все «за» и «против», он вставал, больше по ежедневной привычке, нежели по убеждению. Достаточно было примусу разогреться и зашуметь, как жизнь начинала идти нормально, обычным ходом, как и каждый день.

Мюсли с соевым маслом, витамины, в дорогу — термос питательного напитка. Потом — самое скверное: вынырнуть из палатки, чтобы погрузиться в потоки ревущего и рычащего ветра и упаковать сани. Лицо сразу покрывалось инеем.

Немеющими, помороженными пальцами он натягивал на лицо маску, прятался под капюшоном, затягивал все застежки и завязки и начинал бороться с ураганом за овладение палаткой, за вырывающиеся крепления, стремящиеся взлететь лыжи. Гоняться по застругам за катящимися, как бильярдные шары, тяжелыми мешками со снаряжением.

Наконец отправлялся в путь по бороздам и рытвинам, в потоках дрейфующего снега, словно по вздыбленному морю, промораживаемый до мозга костей леденящими порывами. Маска покрывалась льдом, под нею — наледь на усах и бороде, руки костенели в двух парах рукавиц.

Острой болью давали о себе знать бедренные кости, локти и колени. Появилась боль в сердце. Марек понял, что дольше так не протянет, и каждая минута может обернуться катастрофой.

Пытаясь отыскать причину, пришел к выводу, что боли могут быть результатом давления на вены, нарушающего кровообращение.

На дневной остановке, залезши в бивачный мешок, он спустил до щиколоток неопреновые наколенники — сразу же стало легче. Как бы прибыло сил, разогрелись ноги, и уже не так мучили бедра. Он подумал, что, возможно, и лямки от саней чересчур стискивают плечи. Сдвинул их, оставив только набедренный пояс. Боль прошла, словно ее и не было.

Тринадцатое декабря, как и полагается, принесло сплошные неприятности. Ночью началась пурга, хуже которой еще не было.

Палатка, хоть и была высоко присыпана снегом и хорошо прикреплена к глубоко вбитым лыжам, палкам и ледорубу, все время пыталась сорваться с места, металась из стороны в сторону, словно мчащийся железнодорожный вагон. Ветер проникал сквозь ткань, покрывал все внутри снегом.

За завтраком Марек глубоко порезал палец. Очередную неприятность принесли заструги, выросшие до двух метров; целые их стада тянулись без конца и края, ему приходилось лавировать между ними, подниматься и падать; сани скрипели так, словно он тащил их по бетону. Возникла боль в левой ступне.

Скорее всего, завернулся один из четырех носков и стал натирать кожу. Нечего было и думать снять ботинок при пятнадцатиградусном морозе. Это кончилось бы обморожением. Так он и шел, прихрамывая и спотыкаясь.

Когда он уже расставил палатку, оказалось, что ее невозможно раскрыть. Замок не прихватило, он не примерз, а просто уперся. И все тут. Ползая на ветру и на морозе десять-пятнадцать минут на коленях, умоляя, угрожая, упрашивая впустить его, Марек пробовал его прогревать, дергать на все лады.

Ни в коем случае нельзя было допустить повреждения замка, а тем более разрыва ткани. Это отдало бы палатку на милость урагану и могло означать печальный конец экспедиции. В конце концов упрямый замок смилостивился и уступил.