аталья Пушкина привлекла внимание императора Николая давно.

Он желал видеть её не только на больших придворных балах, но и на частных вечеринках в собственном Аничковом дворце.

Низкий чин Пушкина (титулярный советник) не давал ему возможности, как полагалось, сопровождать жену, поэтому император дал мужу красавицы придворный чин камер-юнкера (это что-то немного выше пажа).

Пушкин был взбешён. Как полагал его друг Вяземский, по той причине, что предпочёл бы стать камергером, подобно ему самому. Но князь Пётр ошибался.

Дело в том, что Николай, известный ловелас, создал (как в своё время его бабка Екатерина) систему приближения к своей особе кандидаток на фавор, о чём знали даже за пределами России.

«Царь – самодержец в своих любовных делах, как и в остальных поступках; если он отличает женщину, он даёт соответствующее поручение дежурному адъютанту. Особа, привлёкшая внимание божества, попадает под надзор, – писал француз Ach. Gallet de Kultur в книге, изданной в Париже в 1855 году, уже после смерти Николая. – Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девица, – о чести, которая им выпала...».

Пушкин, как и все, знал это и давно заметил, что его жена «привлекла внимание божества». Нащокину он говорил, что Николай влюблён «как офицеришка». И предостерегал жену, как, например, в письме из Болдино 11 октября 1833 года:

«Не кокетничай с царём».

«Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, чем как с изъявлением почтительнейшей признательности, – продолжает Gallet de Kultur. – Равным образом нет примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли от своего бесчестия».

«Прибыль» имела вид высокого чина, выгодной должности, какой-нибудь привилегии и т.п. Но Пушкин на такой обмен согласен не был.

Вскоре после получения придворного звания, летом 1834 года, он через Бенкендорфа – своего посредника в отношениях с царём просит отставки с поста историографа с сохранением права посещать государственные архивы.

Жену извещает о своём решении месяцем ранее:

«...надобно будет, кажется, выдти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять...

Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе, и никакие утехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».

Ответ царя (тоже через Бенкендорфа) был положительным, что же до архивов, то

«государь император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенно доверенностью начальства».

От Жуковского Пушкин узнаёт, что царь разгневан, и в письме к жене комментирует это так:

«Ну, делать нечего... главное то, что я не хочу, чтобы меня обвиняли в неблагодарности». И предвидит её реакцию: «А ты и рада, не так?».