Сердобольный вампир

Сердобольный вампир

итуация была классическая, — я встретил его перед закатом в парке.
После сумасшедше жаркого дня, успев посетить десяток мест, со стертыми ногами и мокрой спиной рубахи я забежал в ближайшую к воротам аллею.

К счастью, одна из скамей была пуста. Я сел, — не «присел», как говорят наши современники, ушибленные блатным предрассудком, а именно, уважая свою задницу, сел в глубину скамьи, развалился и со вкусом закурил.

Пыльные кусты жасмина привядали прямо на глазах, асфальт рождал миражи блестящих лужиц.

На иных теневых скамьях студенты — а может быть, абитуриенты — вгрызались в свои книги, почти исчезая в них физически; на иных — дремали старики и старухи, также теряя форму, но путем растекания в кисель.

Странная мамаша катала коляску по самому солнцепеку, возможно, выращивая космонавта для отправки на Венеру.
И тут из-за кустов вышел он.

Бомжей, алкашей и городских умалишенных — публику, коей у нас за последних пятнадцать лет развелось без счета — я не терплю по многим причинам. Некоторые причины общепонятны — запах, например. Но одна касается лично меня.

Все эти больные дети больного общества почему-то считают своим долгом именно меня выбирать из множества прохожих и со мной общаться. Черт его знает, почему, — из-за моей интеллигентной внешности, что ли? Подсознательно не ожидают отпора — и вот, требуют денег, исповедуются, рассказывают всякую путаную чушь.

Но, честно говоря, обиженные Богом и эпохой в чем-то правы. То ли жалея их в глубине души, то ли опасаясь внезапных опасных выходок, я останавливаюсь и слушаю. Если, конечно, не успеваю вовремя смыться.

Сейчас — не успел... Он шел прямо к моей скамье, и ему оставалось сделать не более пяти шагов. Как принято говорить о таких, — мужчина с остатками былой внушительности: рослый, с крупным, хорошо вылепленным, хотя и плохо бритым лицом актера или политического деятеля. Краска Но замаскироваться идеально все же не удалосьлет слегка обрызгала его густые, цвета дубовой древесины, волосы.

Но — предательски разбежалась по щекам сеть лопнувших сосудиков, и горделивый нос порист и румян, и спина сутула, и не слишком четок похмельный шаг. Одет просто, но не в отрепья: джинсы новые, на ногах — плохо вычищенные, однако вполне целые кроссовки. Начало падения? Или — есть кому заботиться?..

Мне не хватило решимости встать и уйти перед самым его носом, — а тем более, сделать однозначный резкий жест: вали, мол, дальше... Мужчина сел рядом.

Пахло от него и вправду не лучшим образом, — прежде всего, перегаром, — но все же не тем сногсшибательным букетом, каковым разит большинство бродяг. Его полосатая рубаха с короткими рукавами явно была подвергнута неумелой глажке. Не иначе, как сам старался. Стало быть, одинок, но пока что о себе печется...

Вдруг меня накрыл прилив некоей иронической лихости.

— Ну, и что дальше? — поинтересовался я. — Поскольку в вас видны признаки того, что называют светскостью, — очевидно, меня не ожидает стандартная байка о вашем выходе из больницы и о необходимости срочно взять билет на поезд до Конотопа. Скорее всего, последует рассказ о загубленных талантах и черством обществе, которому они без приложения спонсорского пакета вовсе не нужны.

Или, как вариант, — о змее подколодной, жене, которая вместе со своей семейкой оттягала у вас квартиру. Но если все это закончится просьбой о вспомоществовании, то давайте с нее и начнем.

Более того, я стану щедрее в ответ на чистую правду; скажем, на признание в том, что вам не хватает пятидесяти копеек на бутылку «Приморского». Впрочем, пятьдесят копеек — это вообще все, что я смогу вам уделить. Семьдесят пять, которые останутся, нужны мне на маршрутку до дому. Итак? Договорились?..

И я демонстративно полез в карман брюк.

Мужчина, явно смущенный, отрицательно замахал рукою и выдавил из себя что-то вроде: «Вы меня не так поняли». Но мне уже трудно было остановиться:

— Господи! А я-то думал!.. Неужели меня ожидает совершенно бескорыстная исповедь? Или вы, как тонкий психолог, намерены поведать мне что-то такое, что я расчувствуюсь и побегу доставать для вас, скажем, двадцатку?..

— Да нет! — мотнул головою он, и выцветшие от долгого питья, изжелта-бурые глаза сверкнули неожиданно грозно. Сквозь потасканную оболочку пятидесятилетнего беспутного мужика глянуло совсем другое существо, заставив меня поежиться, а затем — вспыхнуть профессиональным любопытством.

Он явно видел другие дни, — и теперь я был бы огорчен, если бы, обиженный моим приемом, мужчина встал и ушел. Пусть уж врет, да позабористее!

— Какие деньги, Боже мой, — я сам могу дать вам денег! — Он склонился ко мне, и я еще раз смог убедиться в том, что у моего собеседника остались крохи стыда, а может быть, самолюбия. Былой красавец явно жевал какую-то душистую чепуху, чтобы отбить запах хмельного. И п"отом от него не пахло.

— Вы ведь... — И тут он назвал мою фамилию, которую я столько лет пытался прославить и вовсе не ожидал услышать из уст паркового приставалы. — И работаете в журнале «Все чудеса мира»?

Мне оставалось только кивнуть. Он оживился, заерзал, лицо сразу порозовело:

— Высший класс! Знаете, я вас давно ищу. Даже в редакцию звонил несколько раз, — но вы на месте не сидите, а домашний телефон там не дают.

Речь была связная, хорошо образованного человека. Переставая топорщиться, я пожал плечами и усмехнулся:

— Сидя на месте, приличной статьи не сделаешь.

— Понимаю, понимаю... — Он еще раз удивил меня, вынув достаточно чистый белый платок, чтобы промокнуть лоб. — Меня давно заинтересовала одна ваша статья. Знаете, она попала ко мне случайно...

Я тут же представил себе наш журнал, забытый кем-то на столике в кафе, в луже пива, но сдержался и лишь молча кивнул.

— Про ответвления человеческой эволюции.

А-а, вот оно что! Он говорил о моем, полугодичной давности, интервью с одним генетиком крамольных взглядов. Впрочем, к сему интервью я, каюсь, приписал уйму отсебятины, поскольку не один год размышлял над этой темой.