А. С. Пушкин Пушкин и смерть
А. С. Пушкин
П
ринято считать, что так называемое анонимное письмо Пушкину, приведшее к его дуэли с Дантесом и гибели, сфабриковали приятели последнего И.С. Гагарин и П.В. Долгоруков. Этому документу посвящено множество публикаций, его не раз исследовали специалисты.
Последнюю по времени экспертизу провели более четверти века назад старший научный сотрудник Всесоюзного НИИ судмедэкспертиз Минюста СССР Г. Богачкина и кандидат юридических наук из Киевского НИИ судебно-медицинских экспертиз С. Ципенюк.
Ими был сделан обоснованный и категорический вывод: тексты двух «дипломов» и адрес графа М.Ю. Виельгорского на конверте (эти бумаги лежали на письменном столе поэта и единственные сохранились) написаны не Гагариным и не Долгоруковым, а третьим, неизвестным лицом.
Таким образом, проблема авторства подмётных писем Пушкину снова встала в полный рост.
Попробуем применить другой метод. Его когда-то сформулировал тремя словами сам Пушкин: «Бывают странные сближения» – и изложил зимой 1921 года в докладе по поводу 84-й годовщины его смерти российский литератор Владислав Ходасевич:
«Порой приоткрывается завеса над сокровеннейшей тайной, казалось бы, навсегда унесённой Пушкиным в могилу, над тайной чувств и дум, которые им не положены на бумагу и не сбереглись в воспоминаниях современников... Между двумя текстами... вдруг явственно, как линия между двумя точками, возникает живая нить ассоциаций».Почему бы не воспользоваться этим методом? Биография Пушкина настолько богато документирована, что «живая нить ассоциаций» где-нибудь непременно да натянется.
О нити ещё говорят «красная», когда она служит лейтмотивом. Красная нить пушкинской судьбы имела на конце вместо узелка пулю Дантеса, а игла воткнулась в ткань его жизни вскоре после выпуска из лицея, когда новоиспечённый коллежский секретарь начал службу в министерстве иностранных дел.
И вот однажды несколько молодых людей, среди которых был и Пушкин, посетили известную гадалку мадам Кирхгоф. О том визите сохранилось много рассказов, и учитывая его значение в жизни поэта, следует привести один из них – Сергея Соболевского:
Пушкин потом жалел, что не уточнил: мужчины белокурого или седого он должен остерегаться? И добавлял, что с тех пор, садясь верхом или подавая руку блондину, вспоминает предсказание.
Так случилось и зимой 1826 года, когда привезённого по приказу Николая І в Москву из Михайловского Пушкина ввели в кремлёвский кабинет царя. Первое, о чём он подумал, – «А не тот ли это белокурый человек, от которого зависит моя судьба?».
Запомним эти слова.
И вот однажды несколько молодых людей, среди которых был и Пушкин, посетили известную гадалку мадам Кирхгоф. О том визите сохранилось много рассказов, и учитывая его значение в жизни поэта, следует привести один из них – Сергея Соболевского:
«В многолетнюю мою приязнь с Пушкиным я часто слышал от него самого об этом происшествии, он любил рассказывать его в ответ на шутки, вызванные его верой в различные приметы.Несколькими годами позднее, в Одессе, во время первой из предсказанных ссылок, Пушкин получил подтверждение прогноза петербургской сивиллы. Лунной ночью в степи некий грек, спросив день и год рождения и что-то подсчитав, сообщил, что он умрёт или от белой лошади, или от беловолосого мужчины.
Сверх того, он рассказывал об этом в присутствии лиц, которые его тогда сопровождали, или на них ссылался... Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвёртых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживёт долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mench).
– Первое предсказание сбылось в тот же вечер: Пушкин, вернувшись домой, обнаружил письмо от лицейского товарища, который извещал о высылке карточного долга, забытого Пушкиным...
Несколько дней спустя его в театре подозвал к себе А.Ф. Орлов и стал отговаривать от поступления в гусары, а предложил служить в конной гвардии...
Вскоре Пушкина отправили на юг, а оттуда, через четыре года, в псковскую деревню, что и было второй ссылкой. Как же ему, человеку крайне впечатлительному, было не ожидать и не бояться конца предсказания?»
Пушкин потом жалел, что не уточнил: мужчины белокурого или седого он должен остерегаться? И добавлял, что с тех пор, садясь верхом или подавая руку блондину, вспоминает предсказание.
Так случилось и зимой 1826 года, когда привезённого по приказу Николая І в Москву из Михайловского Пушкина ввели в кремлёвский кабинет царя. Первое, о чём он подумал, – «А не тот ли это белокурый человек, от которого зависит моя судьба?».
Запомним эти слова.
Анна Оленина. Этой девушке Пушкин посвятил проникновенное стихотворение, начинающееся словами: «Я вас любил…»
Р
еакция Пушкина на блондинов состояла не только из предположения. Ради проверки – не тот ли? – он часто старался спровоцировать ссору, чтобы вернее искусить судьбу.
Доходило до дуэлей.
Недаром же в гербе рода Пушкиных была изображена рука с поднятым к небу мечом!
К тому же поэт знал: небесный противник человека – Рок, Судьба, Провидение – дает о себе знать только через посланцев.
Но и наедине с собой Пушкин помнил о возможном исходе.
Вот начало стихотворения, помеченного датой дня рождения автора (26 мая 1828 года):
Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Ровно год спустя – то же настроение («Брожу ли я вдоль улиц шумных»):
День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.
До Натальи Гончаровой он делал предложение Анне Олениной, Екатерине Ушаковой... Последняя поначалу дала согласие, но вскоре разорвала помолвку, и вот почему.
В Москве тогда жила гадалка, удостоенная, как говорили, визита самого императора Александра, и Пушкин тоже посетил её, нарушив слово, данное Екатерине.
Гадалка предсказала «смерть из-за жены». Екатерина не захотела быть её причиной... Прошло несколько месяцев, и современники поэта зафиксировали ещё одну примету, которая не могла не произвести на него гнетущего впечатления, однако не заставила отступить: во время венчания с Натальей Гончаровой он уронил своё кольцо.
Ожидая во время Болдинской осени окончания холерного карантина, Пушкин подводит итоги тридцати прожитых лет в «Маленьких трагедиях». В «Скупом рыцаре» отражены его отношения с отцом, в «Каменном госте» – с женщинами, в «Моцарте и Сальери» – с друзьями. «Пир во время чумы» – итог размышлений о смерти:
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Невыразимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог...
Для сердца смертного таит
Невыразимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог...
Неужели Пушкин смирился? Скорее привык.
1833 год, Казань. Пушкин оказался там, путешествуя по следам Пугачёва. Губернатор приглашает его на ужин. Разговор заходит о магнетизме, общении с духами, пророчествах и тому подобном. В доказательство своей уверенности в существовании этих явлений Пушкин рассказывает о предсказаниях петербургской гадалки, из которых все, кроме последнего, уже сбылись.
Граф Владимир Соллогуб, писатель, приятель Пушкина, один из восьми адресатов так называемого «диплома»
В
стихотворении, помеченном 1834 годом, он снова обращается к себе. «Пора, мой друг, пора!» – так начинается оно. Пора дать покой мятежному сердцу: «На свете счастья нет, но есть покой и воля», мы ж «предполагаем жить, и глядь – как раз умрём».
Воистину эта мысль висела над поэтом как дамоклов меч...
…Тридцать седьмую годовщину жизни Пушкин встретил на даче под Петербургом.
Тремя днями ранее Наталья Николаевна здесь же родила четвёртого ребенка – дочь.
Пушкин опоздал к родам жены на несколько часов – он задержался в Москве, где с разрешения царя работал в государственных архивах, собирая материалы к истории Петра І.
Останавливался же в Москве у Павла Нащокина.
Тот, очевидно, знал об идее-фикс друга, ибо решил своеобразно его защитить.
«Нащокин носил кольцо с бирюзой против насильственной смерти и в последний приезд Пушкина настоял, чтобы тот принял от него такое же кольцо. Оно было заказано. Его долго не приносили, и Пушкин не хотел ехать, не дождавшись его», – записал со слов Павла Воиновича биограф поэта.
Нащокин уладил ещё одно дело – погасил ссору Пушкина с графом Владимиром Соллогубом, которая могла закончиться дуэлью. Разговор с графом ещё зимой (накануне отъезда того в Тверь) Наталья Николаевна пересказала мужу, и он решил, что граф был с нею неучтив.
«В ту пору через Тверь проехал Валуев и говорил мне, – записал позднее Соллогуб, – что около Пушкиной увивается сильно Дантес. Мы смеялись из-за того, что когда Пушкин будет стреляться со мной, его жена будет кокетничать с своей стороны».То есть о госпоже Пушкиной и Дантесе в начале 1836 года уже говорили. Да и трудно было не заметить такую красивую пару.
Будущий секундант Пушкина Константин Данзас познакомился с Жоржем д’Антесом весной 1834 года в ресторане Дюме – тот обедал за общим столом, сидя… рядом с Пушкиным! «Бывают странные сближения».
Сближения бывают и в жизни, и в поэзии. Пушкин писал о Татьяне Лариной: «Пора пришла, она влюбилась». Именно это случилось в конце концов с Натальей Николаевной. Муж был старше её чуть ли не вдвое («старый муж, грозный муж») и ниже на полголовы.
Танцевать на балах не любил, а уж если приходилось сопровождать жену, то раздражение и досаду гасил мороженым. Хотел увезти её из Петербурга – её, кому сам царь постоянно говорил комплименты!
Жорж Дантес в середине 1830 х гг. С портрета неизвестного художника. «Эта женщина, у которой обычно предполагают мало ума, описала мне своё положение с такой непосредственностью, что я в самом деле был побеждён и не нашёл ни слова, чтобы ей ответить… А когда она сказала мне: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите у меня никогда большего, чем моё сердце, потому что всё остальное мне не принадлежит и я не могу быть счастлива иначе, чем уважая свой долг» – право, я упал бы к её ногам, чтобы их поцеловать, если бы я был один…» Жорж Дантес – барону Геккерну, 14 февраля 1836. Из Петербурга в Гаагу
В
1836 году в конце марта умерла свекровь Натальи Николаевны. Траур обязывал прекратить светскую жизнь, да и беременность подходила к концу, поэтому она не выезжала.
Но, конечно, знала все новости и слухи, в частности, о Дантесе.
Его опекун Луи Геккерн, голландский посланник, усыновил красавца-кавалергарда, тот стал бароном и единственным наследником, из-за чего его шансы как жениха в петербургском свете значительно повысились.
Говорили, что он сделался самоуверен, что увивается вокруг княжны Барятинской, зачастил к ним в дом...
Но поскольку беременности лишь прибавляли Наталье Николаевне красоты (кстати сказать, красоту она унаследовала от своего украинского предка, гетмана Дорошенко), а летние лагеря кавалергардов были расположены неподалеку от её дачи, то когда в начале августа закончился семейный траур, встречи между нею и Дантесом возобновились.
Часто на них присутствовала старшая из сестёр Гончаровых, Екатерина, которой Дантес тоже нравился. Их подруга, княгиня Вера Вяземская, считала, что Екатерина устраивает эти встречи именно с целью увидеться с поклонником сестры.
…11 сентября (по старому стилю) в свои городские казармы возвращаются кавалергарды, на следующий день переезжают и Пушкины – в очередную, снятую на набережной Мойки квартиру. Начинается зимний сезон с его возможностями встреч.
17 сентября Пушкин с женой и свояченицами едет в Царское Село поздравить с именинами Софью Карамзину. Та через несколько дней сообщает брату за границу:
«Получился настоящий бал, и очень весёлый, если судить по лицам гостей, всех, за исключением Александра Пушкина... Его взгляд постоянно останавливается на жене и Дантесе».И через месяц, уже вернувшись в город:
«Возобновились наши вечера, на которых с первого же дня заняли свои привычные места Натали Пушкина и Дантес».Свои привычные места эта пара имела и в других домах, в частности, в салоне Вяземских, где, вероятно, настолько бросалась в глаза, что княгиня Вера, то ли жалея Пушкина, то ли боясь скандала, отказала Дантесу от дома.
А её сын Павел позднее вспоминал:
«Мне как-то случилось пройтись несколько шагов по Невскому с Н.Н. Пушкиной, сестрой её Е.Н. Гончаровой и молодым Геккерном (Дантесом); в эту самую минуту Пушкин промчался мимо нас, как вихрь, не оглядываясь, и мгновенно исчез в толпе гуляющих. Выражение лица его было страшно».Идалия Полетика, тоже подруга Натальи Николаевны, была уверена, что за той следят.
П
очему Пушкин, которого доводило до бешенства одно лишь подозрение, что покушаются на его честь, терпел всё это?Терпел оскорбительное прозвище, данное ему Дантесом («Трёхбунчужный паша» – намёк на сплетни о его близости со свояченицами), и даже прямую насмешку (Дантес, политический эмигрант, сторонник претендента на французский престол Генриха V, носил перстень с его портретом.
Пушкин как-то заметил в присутствии Дантеса, что на перстне изображена обезьяна. Тот отреагировал мгновенно: «Неужели эти черты похожи на черты господина Пушкина?»).
И, видимо, необходимость себя сдерживать и была причиной того, что Пушкин находился в состоянии непрекращающегося стресса, описанного тем летом его сестрой Ольгой Павлищевой: худой, жёлтый, крайне раздражённый; не может усидеть на месте, вздрагивает от звонка или падения предмета; не выносит детского крика и музыки; письма распечатывает с волнением.
Опасается получить анонимку?
А Дантеса не вызывает потому, что боится смерти, как и предсказано, в 37 лет от руки блондина? Или за этим блондином, как за дымовой завесой, видит кого-то другого?
Царь Николай I в бытность великим князем. Он сыграл в жизни поэта и его жены весьма значительную роль
Н
аталья Пушкина привлекла внимание императора Николая давно. Он желал видеть её не только на больших придворных балах, но и на частных вечеринках в собственном Аничковом дворце.
Низкий чин Пушкина (титулярный советник) не давал ему возможности, как полагалось, сопровождать жену, поэтому император дал мужу красавицы придворный чин камер-юнкера (это что-то немного выше пажа).
Пушкин был взбешён. Как полагал его друг Вяземский, по той причине, что предпочёл бы стать камергером, подобно ему самому. Но князь Пётр ошибался.
Дело в том, что Николай, известный ловелас, создал (как в своё время его бабка Екатерина) систему приближения к своей особе кандидаток на фавор, о чём знали даже за пределами России.
«Царь – самодержец в своих любовных делах, как и в остальных поступках; если он отличает женщину, он даёт соответствующее поручение дежурному адъютанту. Особа, привлёкшая внимание божества, попадает под надзор, – писал француз Ach. Gallet de Kultur в книге, изданной в Париже в 1855 году, уже после смерти Николая. – Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девица, – о чести, которая им выпала...».
Пушкин, как и все, знал это и давно заметил, что его жена «привлекла внимание божества». Нащокину он говорил, что Николай влюблён «как офицеришка». И предостерегал жену, как, например, в письме из Болдино 11 октября 1833 года:
«Не кокетничай с царём».«Прибыль» имела вид высокого чина, выгодной должности, какой-нибудь привилегии и т.п. Но Пушкин на такой обмен согласен не был.
«Нет примеров, чтобы это отличие было принято иначе, чем как с изъявлением почтительнейшей признательности, – продолжает Gallet de Kultur. – Равным образом нет примеров, чтобы обесчещенные мужья или отцы не извлекали прибыли от своего бесчестия».
Вскоре после получения придворного звания, летом 1834 года, он через Бенкендорфа – своего посредника в отношениях с царём просит отставки с поста историографа с сохранением права посещать государственные архивы.
Жену извещает о своём решении месяцем ранее:
«...надобно будет, кажется, выдти мне в отставку и со вздохом сложить камер-юнкерский мундир, который так приятно льстил моему честолюбию и в котором, к сожалению, не успел я пощеголять...Ответ царя (тоже через Бенкендорфа) был положительным, что же до архивов, то
Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе, и никакие утехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».
«государь император не изъявил своего соизволения, так как право сие может принадлежать единственно людям, пользующимся особенно доверенностью начальства».От Жуковского Пушкин узнаёт, что царь разгневан, и в письме к жене комментирует это так:
«Ну, делать нечего... главное то, что я не хочу, чтобы меня обвиняли в неблагодарности». И предвидит её реакцию: «А ты и рада, не так?».
Н. Н. Пушкина
П
ушкин очень любил жену и прощал ей и суетность, и неумение вести хозяйство, и равнодушие к поэзии, и тщеславие – но до тех пор, пока это не наносило ущерба его чести. Нет сомнения, что при жизни первого мужа Наталья Николаевна любовницей царя не была.Но царь в любой момент мог потребовать уплаты долга благодарности «натурой», и способен ли был признательный за освобождение из ссылки поэт помешать ему? Как и не был способен заставить Натали выбросить из сердца Дантеса.
«Вчера Александр со своей женой посетили меня, – пишет 31 августа 1836 года Ольга Павлищева мужу. – Они уже больше не едут в нижегородскую деревню, как намеревался Monsier, потому что Madame не хочет об этом и слышать».И эта реплика возвращает нас в Петербург, в последний год жизни Пушкина. Плыл ли он по течению, в бессильной ярости опасаясь самого худшего, или составил план действий?
В его жизни уже был период, когда пришлось это делать.
«Мне было 20 лет в 1820 г. Необдуманные отзывы, сатирические стихи... Разнёсся слух, будто я был отвезён в тайную канцелярию и высечен».Это из послания на имя императора Александра, написанного во время ссылки в Михайловское летом 1825 года, но не отправленного.
«Я раздумывал, не следует ли мне прибегнуть к самоубийству или умертвить (Ваше величество)».То есть к крайним мерам. Но, продолжает Пушкин, первое лишь подтвердило бы позорную молву, второе было бы не мщением, а преступлением.
Один из друзей советовал ему оправдаться перед властями, сам он считал это бесполезным:
«Я решил высказывать столько негодования и наглости в своих речах и своих сочинениях, чтобы власть была вынуждена обращаться со мною как с преступником. Я жаждал Сибири или крепости как восстановления чести».Как говорится, вызываю огонь на себя. Или: лучший способ защиты – нападение. Со времени ссылки в Михайловское прошло более десяти лет, и на 37-м (да!) году жизни, не принимая никаких видимых мер к тому, чтобы разрубить гордиев узел, Пушкин должен был хотя бы составить план действий. Попробуем угадать ход его мыслей, опираясь на события того года.
Среди петербургских друзей поэта – семейство Елизаветы Михайловны Хитрово. Одна из её дочерей замужем за австрийским послом. Пушкин часто бывает у неё, и не только на приёмах: в посольстве можно читать европейские газеты, запрещённые российской цензурой.
Владимир Соллогуб вспоминает, что знакомый дипломат показал ему «несколько печатных бланков с разными шутовскими дипломами на разные нелепые звания. Он рассказал, что венское общество целую зиму забавлялось рассылкой подобных мистификаций. Здесь находился также печатный образец диплома, позже посланного Пушкину».
Себастьен-Рок-Николя Шамфор (1740–1794), автор «Характеров и анекдотов» – один из самых любимых Пушкиным писателей. Вышеупомянутый Павел Вяземский позднее вспоминал:
«Пушкин постоянно давал мне наставления об обращении с женщинами, приправляя свои нравоучения циническими цитатами из Шамфора».Ривароль, Вольтер, Шамфор – авторы, книги которых в тот год брал с собою поэт, чтобы развеять тоску тяжело больной после неудачных родов Александры Смирновой. «Анекдоты» Шамфора действительно забавны, например, этот:
«Монтазе, будущий епископ Отенский, был не только священник, но и отменно ловкий царедворец. Зная за собой грешки, способные легко погубить его, он сам написал на себя анонимное письмо, полное клеветнических и явно нелепых измышлений.
Послание это он адресовал епископу Нарбоннскому. Тот имел с ним объяснение, и Монтазе намекнул ему на коварство своих тайных недругов. Когда же последние действительно прибегли к анонимным письмам, где была изложена доподлинная правда, епископ решил пренебречь ими: обманутый первым письмом, он счёл за благо не доверять и остальным».
Ф. Вигель
Т
ем временем жизнь шла своим чередом. Готовился к выходу в свет очередной номер «Современника». Некоторые материалы перед отправкой в типографию необходимо было переписать.
Пушкин, конечно, имел в своём распоряжении соответствующие кадры, но в октябре ему, вероятно, понадобился профессионал с особыми качествами.
За таковым он обратился к Ф. Вигелю, своему старинному приятелю, директору департамента иностранных вероисповеданий.
Вигель 18 октября отвечал:
«У меня есть человечек-машинка, который очень исправно переписывает ему совершенно непонятное.Дальше – несколько строк на французском языке. Письмо действительно не подписано. Таким образом, к концу второй декады октября Пушкин узнал о существовании талантливого и скромного подделывателя почерков.
Его рукой писано письмо моё и мною даже не подписано.
Вот вам доказательство, что я не ищу его известности; оно писано для одного.
Надобно быть уверену в его уме и проницательности, чтобы осмелиться так писать... Талант поставил его выше мелочей обыкновенного самолюбия...».
В связи с этим вспоминается другой факт, дважды приведенный в своих письмах В.А. Жуковским. Незадолго до кончины страдающий от боли Пушкин попросил доктора Спасского достать из ящика исписанный его рукою лист бумаги с текстом на русском языке и сжечь у себя на глазах.
В архиве поэта остались разнообразные документы – от оплаченных и неоплаченных счетов до крамольных с точки зрения тогдашней идеологии материалов (в том числе остатки Х главы «Онегина»). Какой текст был настолько опасным, что Пушкин не хотел умирать, не убедившись в его уничтожении?
19 октября по традиции собрались бывшие лицеисты. Пушкин начал читать стихи, сочинённые к этой дате, но уже на третьей строке вынужден был прерваться – помешали слёзы. Стрессовое состояние, видимо, усугубилось.
В тот же день на службу из-за простуды не явился Дантес. 23 октября распространился слух, что он собирается сделать предложение княжне Барятинской. Последняя записала в дневнике, что узнала об этом от своей матери, а та – от друга Дантеса князя Трубецкого: якобы госпожа Пушкина отказала ему, и бедняга хочет жениться «с досады».
Н.Н. Пушкина. 1831-1832 гг. С портрета А.П. Брюллова
«Гляделась ли ты в зеркало и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить
нельзя на свете – а душу твою люблю я ещё более твоего лица. Прощай, мой ангел.
Целую тебя крепко.»
Пушкин – из письма жене
от 31 августа 1833 г.
Н
етрудно вообразить душевное состояние молодой, красивой, тщеславной женщины, которая кроме обычных драгоценностей носит и символическую корону из мужских сердец: ей предпочли другую! 27 октября Дантес выздоровел. Дальнейшее легко предположить.Встретившись с ним в свете, госпожа Пушкина не могла не поинтересоваться у «первоисточника», соответствует ли слух действительности. Он: соответствует. Она: как вы могли! Он: а что мне делать, коль вы такая жестокая?
Она: но ведь вы не можете не знать, что я... Он: так докажите! Что было так или почти так, свидетельствует следующий факт: на 2 ноября в кавалергардских казармах, в квартире Идалии Полетики, назначено свидание. Хозяйка ненавидит Пушкина и дружит с его женой.
Уверенная, что за подругой следят, она позаботилась об охране: ротмистр Пётр Ланской будет дежурить под видом прогулки, – а сама уехала из дома. (Кстати, услужливый господин ротмистр через несколько лет с благословения императора станет вторым мужем овдовевшей госпожи Пушкиной и – командиром своего полка.) Дантес, без сомнения, решил использовать свидание для победы над красавицей, упал на колени, грозил застрелиться...
Натали испугалась (такое случилось с ней впервые), повысила голос в надежде вызвать челядь... появилась лишь дочь хозяйки... Чтобы прийти в себя, она по дороге домой заехала к Вере Вяземской и всё ей рассказала. Но мужу не сообщила ничего.
Свидание состоялось 2 ноября. Анонимные письма, полученные восемью адресатами утром 4 ноября, имели на конвертах штемпель со следующим текстом: «Городская почта, 4 ноября. Утро» и цифру «58».
Это значило, что письма были сданы накануне вечером в 58-е «приёмное место» (приказчику какой-нибудь лавочки) недавно открытой городской почты.
То есть их автор знал о свидании и отреагировал сразу же. Таким образом, госпожа Полетика была права: за Натали действительно следили.
«Великие кавалеры, командоры и рыцари светлейшего Ордена Рогоносцев в полном собрании своём, под председательством великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно выбрали Александра Пушкина заместителем великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом ордена.Странно, что этот текст называют анонимным, ведь он подписан. Это фальсификат, подделка. Ещё большее удивление вызывают конверты – по два на каждое письмо. На наружном – адрес получателя.
Непременный секретарь: граф И. Борх»
Сломав печать, адресат находил под внешним конвертом внутренний с надписью: «Александру Сергеичу Пушкину». Тем самым отправитель ставил с ног на голову сам принцип распространения порочащих сведений.
Направленные против Пушкина, они к нему должны были и возвратиться! При условии, что адресаты (лица, чьи фамилии значились на наружном конверте) не вскрыли бы внутренний. А таких из восьми нашлось лишь двое.
А.С. Пушкин. 1836 1837. С портрета И.Л. Линёва. «Он был нехорош собой: смугловатый, неправильные черты лица, – но нельзя было представить себе физиономии более выразительной, более оживлённой, более говорящей и слышать более приятный, более гармонический голос…» Е.А. Карлгоф, 27 (28) января 1836
Б
умага, на которой были написаны дипломы, продавалась в Петербурге во многих местах, в частности в английском магазине «Николс и Плинке» на Невском. Пушкин был там постоянным покупателем, не далее чем 17 октября заказывал визитные карточки.
Там же вырезали печати для расплавленного сургуча – непременные атрибуты каждого, кто пользовался почтой.
Изображения на них зависели от заказчика.
Печать, использованная для конверта на имя Виельгорского (единственного, который сохранился и позднее подвергался экспертизам), состоит из нескольких символов (как полагают, масонских):
две капли, похожие на горящие сердца («любовь соединяет»), раскрытый циркуль («знающий тайну получает всё»), плющ («преданность») и клюющая его птица («нарушитель верности»).
Граф Виельгорский возглавлял ложу «Астрея».
Вступил в ложу когда-то и Пушкин, но вскоре вышел из неё, ибо глава тогдашнего масонства Адам Вейсгаупт напоминал ему своей фамилией (Weisshaupt) сакраментальную «белую голову» (weisser Kopf).
Что же касается сведений, содержавшихся в дипломах, то они ни для кого не были тайной. Граф Борх, переводчик департамента внешних сношений, и его жена, дальняя родственница Гончаровых Л.М. Голынская, отличались скандальным поведением.
А Дмитрий Львович Нарышкин был мужем фаворитки предыдущего императора, Александра I. Таким образом, диплом недвусмысленно намекал, что Пушкин, заместитель великого магистра ордена рогоносцев Нарышкина, является таковым по милости наследника покойного государя – царя Николая.
Те двое, что не распечатали внутренние конверты полученных ими утром 4 ноября писем, – это Елизавета Михайловна Хитрово и Владимир Соллогуб.
Первая сразу же отправила Пушкину письмо с посыльным, второй привёз его сам. Он запомнил и записал разговор, который состоялся в то утро между ними.
В письмах, сказал Пушкин,
«мерзость против жены моей. Впрочем, безъименным письмом я обижаться не могу. Если кто-то сзади плюнет на моё платье, так это дело моего камердинера вычистить платье. А не моё».В авторстве он подозревал одну даму, которую гостю и назвал, – графиню Нессельроде, супругу министра иностранных дел, приятельницу Геккерна.
«Дуэль Онегина с Ленским». Илья Репин
И
так, утром 4 ноября, по получении двух нераспечатанных почтовых отправлений на своё имя, Пушкин предпочитает пренебречь ими и считает автором даму.Вечером того же дня он шлёт вызов на дуэль (картель) Дантесу, хотя имя последнего в тексте не упоминалось, а отвечать картелем на анонимные оскорбления не было в обычае.
Что изменило его план – понятно: содержание письма стало известно. Но был ли план? Мне кажется, был, и в случае его воплощения в жизнь Пушкин мог бы спасти всё – жизнь, честь, репутацию жены и остатки состояния. План состоял в том, чтобы уехать из Петербурга.
Пушкин обучил жену холодноватой, молчаливой, отстранённой манере поведения в обществе (описанной в «Евгении Онегине» на примере замужней Татьяны), и Наталья Николаевна пользовалась репутацией добропорядочности – до появления Дантеса, после чего мраморная богиня вспыхнула румянцем простой смертной.
А за спиной Дантеса, как за дымовой завесой, мог спрятаться даже такой высокий мужчина, как император. Пушкин сам оказался когда-то в схожей ситуации: во время одесской ссылки, открыто ухаживая за графиней Воронцовой, он послужил дымовой завесой для значительно более сдержанного (и удачливого) Александра Раевского.
Позор обманутого супруга не имеет сравнительных степеней, но от императора Николая Романова титулярный советник Александр Пушкин не мог требовать сатисфакции, а от кавалергарда Жоржа д’Антеса – мог. (Невозможность вызвать на дуэль главного противника объясняет и неадекватное, на мой взгляд, отношение Пушкина к барону Луи Геккерну. Тот, вероятно, в сознании поэта подменял образ царя – высшего по положению движителя марионеток.)
Однако на этот раз никогда не боявшийся дуэлей Пушкин поначалу драться не хотел. Чересчур угрожающе совпали все предсказанные когда-то обстоятельства.
Оставалось разорвать эту цепь в наиболее слабом и вдобавок единственно возможном месте, а именно: вывести жену из сферы влияния обоих белокурых мужчин. А поскольку она не соглашалась, требовалось создать ситуацию, которая бы её переубедила и заставила подчиниться воле мужа.
Один из пистолетов, на которых дрался на дуэли Пушкин с Дантесом
И
Пушкин, картёжник не менее отчаянный, чем дуэлянт, решает пойти ва-банк. Он, может, и сломил бы сопротивление жены, вызванное нежеланием расставаться с Дантесом.
Но за Дантесом он видит царя, который не соизволяет дать безусловное разрешение на выезд своего историографа из столицы.
Анонимное письмо соответствующего содержания могло бы и жену заставить заглянуть в пропасть, куда она вот-вот упадёт (да и мужа потянет за собой), и остановить императора, если тот намерен нарушить покой его семейства.
Во всяком случае вышеупомянутая Александра Смирнова (в девичестве Россет), близкая приятельница Пушкина, до замужества фрейлина царицы и любимая собеседница царя, считала, что среди тех, кто утром 4 ноября получил «диплом на рогоносца», был и Николай.
Пушкин любил поговорку «Загад не бывает богат» (предостережение картёжников самим себе), но тем не менее загадывал (по схеме: если.., то...).
Этим объясняется, на мой взгляд, наличие двойных конвертов: если друзья (ведь дипломы были адресованы только близким знакомым) с уважением отнесутся к надписи на внутреннем конверте («Александру Сергеичу Пушкину») и не распечатают его, а передадут по назначению, позорное содержимое письма останется семейной тайной, жена согласится на отъезд, а дуэль не состоится.
Картёжники охотятся за зелёным столом не столько на деньги, сколько на благосклонность Судьбы, которая эти деньги (а шире – счастье) может дать или отобрать.
4 ноября Судьба от Пушкина отвернулась. В течение дня пришли известия от других адресатов, которые распечатали письма, посланные им кружным путём на своё имя.
И Пушкин переходит свой Рубикон – шлёт вечером картель Дантесу. А днём позднее, 6 ноября, шлёт своеобразный картель и царю в виде письма министру финансов Канкрину, где напоминает, что является должником государственного казначейства на сумму в 45 тысяч рублей, из которых 25 тысяч должны быть выплачены в течение пяти лет; что ныне желает уплатить свой долг «сполна и немедленно» и для этого предлагает казначейству взять во владение его имение Болдино.
И хотя двумя неделями позже министр ответил отказом, Пушкин своего добился – дал понять императору, что честью своей жены торговать не намерен.
Создаётся впечатление, что Судьба только и ждала от Пушкина решительных действий. Ещё до того, как поступил ответ от министра, а именно 17 ноября, переговоры относительно дуэли закончились тем, что Дантес попросил руки Екатерины Гончаровой, заявив, что именно к ней, а не к госпоже Пушкиной, относились его ухаживания.
Как сказал по этому поводу П.А. Вяземский,
«для самолюбия Пушкина дело уладилось самым лучшим образом: в городе все могли прийти к выводу, что француз женится из трусости».Почему же Пушкин отверг примирительный жест Судьбы? Потому ли, что настроившись на «последний, решительный бой», уже не мог остановиться?
Потому ли, что создавшаяся вокруг него ситуация приобрела откровенно водевильную окраску (ведь Наталья Николаевна по-прежнему не скрывала своего увлечения Дантесом, который тоже подчёркнуто оказывал ей внимание в ущерб наречённой невесте, и Петербург кипел от сплетен)?
Потому ли, что напряжение последних месяцев отразилось на психике и он, охваченный навязчивой идеей гибели в 37-летнем возрасте, подгонял события своей жизни под такой финал?
А может, та же Судьба поставила его перед трудным выбором: или жизнь в бесчестии, или честь и смерть? Это предположение очень вероятно.
В конце 1836 года вышел из печати четвёртый (последний подготовленный Пушкиным) номер «Современника» с повестью «Капитанская дочка», эпиграф к которой гласил: «Береги честь с молоду», хотя речь там идёт скорее о верности – верности любви и присяге.
Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккерном. 27 января 1837 года
К
ак бы там ни было, но не прошло и недели после помолвки Дантеса с Екатериной Гончаровой, как Пушкин снова попросил Владимира Соллогуба быть своим секундантом, на этот раз – на дуэли с Луи Геккерном, и прочитал письмо к нему, по свидетельству Соллогуба – ужасное. Письмо помечено 21 ноября. Эта же дата стоит на письме Бенкендорфу – посреднику в отношениях с царём, где изложены события последних недель, начиная с получения анонимки. Относительно её авторства Пушкин высказывает следующее предположение:
«По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено, я с первой же минуты понял, что оно исходит от иностранца, от человека высшего общества, от дипломата».И продолжает: поведение его жены безупречно, и в свете говорят, что поводом к такой низости было ухаживание за ней господина Дантеса. Чтобы прекратить это, он послал вызов, принятый, из-за отсутствия господина Дантеса, бароном Геккерном, который попросил отсрочки на две недели.
За это время, пишет Пушкин, господин Дантес влюбился в его свояченицу и обручился с нею, из-за чего дуэль не состоялась, но он, Пушкин, по-прежнему убеждён: анонимка написана бароном Геккерном, доказательства же приводить не может и не хочет, поскольку не ищет ни правосудия, ни мщения.
Некоторые исследователи считают, что письмо Бенкендорфу отправлено не было. Его – или его копию – нашли потом в кармане простреленного пулей Дантеса сюртука Пушкина.
Что же касается повторного, «ужасного» вызова Геккерну, то Соллогуб и Жуковский уговорили письмо придержать, а Василий Андреевич на следующий день всё рассказал Николаю.
И уже 23 ноября
«его Величество... принимал генерал-адъютанта графа Бенкендорфа и камер-юнкера Пушкина»(запись в камер-фурьерском журнале). О чём шла речь – неизвестно, но из дальнейших высказываний кое-кого из собеседников или их близких можно сделать определённые выводы. Царица в письме от 23 ноября пишет графине Бобринской:
«Со вчерашнего дня для меня всё стало ясно с женитьбой Дантеса, но это секрет».По свидетельству П.А. Вяземского, царь взял с Пушкина слово, что тот, если конфликт возобновится, не начнёт действовать, не поставив его в известность.
Пушкин сдержал слово своеобразно: как уже было сказано, тексты обоих писем от 21 ноября были найдены в кармане его дуэльного сюртука. И в тот же день Пушкин получил от Николая обещание «в случае чего» не оставить на произвол судьбы его семью.
М
одест Корф, лицейский однокашник Пушкина, позднее записал со слов царя, что тот однажды посоветовал госпоже Пушкиной «беречь свою репутацию и для самой себя, и ради счастья мужа, при известной его ревнивости». Вероятно, она передала эти слова Пушкину, сделал вывод царь, ибо он при встрече благодарил за добрый совет его жене. «Неужели ты мог ожидать от меня иного?» – спросил тогда Пушкина царь. – «Не только мог, – ответил поэт, – но, признаюсь откровенно, я и вас самого подозревал в ухаживании за моей женой».
(Да и как иначе ревнивый супруг мог объяснить, например, следующий случай. Вопреки запрету мужа поддерживать отношения с Геккернами Наталья Николаевна решила присутствовать хотя бы на венчании сестры.
Но ведь нужно новое платье! Видимо, Пушкин отказался оплатить его. И его жена 30 декабря 1836 года берёт в долг на три месяца у ростовщика Юрьева 3900 рублей. (Обычно же занимал деньги сам Пушкин у ростовщика Шишкина.)
Вероятно, недреманное око государево зафиксировало эту финансовую операцию, ибо уже 4 января 1837 года госпожа Пушкина получила от графа Бенкендорфа письмо такого содержания:
«Его Величество, желая сделать что-нибудь приятное вашему мужу и вам, поручил мне передать вам в собственные руки сумму, при сём прилагаемую, по случаю брака вашей сестры, будучи уверен, что вам доставит удовольствие сделать ей свадебный подарок».Прилагаемая сумма составляла тысячу рублей.)
Приведённая выше беседа с царём, зафиксированная Корфом, состоялась в 1848 году. А спустя лишь четыре дня после смерти Пушкина, 3 февраля 1837 года, император пишет брату Михаилу Павловичу, который, кстати, протежировал Дантесу:
«Геккерн... вёл себя, как мерзкая каналья. Сам сводничал Дантесу в отсутствие Пушкина, уговаривал жену его отдаться Дантесу, который будто бы из-за неё умирал любовью, и всё это тогда открылось, когда после первого вызова на дуэль Дантес вдруг посватался к сестре Пушкиной; тогда жена открыла мужу всю мерзость поведения обоих, быв во всём совершенно не виновна».Ни дать ни взять – версия Пушкина. Не внушил ли он её царю? Вполне возможно, ибо относительно пары Натали–Дантес оба – поэт и царь – были по одну сторону баррикады.
Доказательством могут служить и слова царицы из её письма подруге днём позже:
«Я знаю теперь всё анонимное письмо, подлое и вместе с тем отчасти верное».
П
осле аудиенции у царя Пушкину оставалось жить ещё девять недель. Он об этом не знал, но начал готовиться к смерти. Готовиться своеобразно: очищая душу. Свидетельство тому – его последнее литературное произведение, очерк под заглавием «Последний из свойственников Жанны д’Арк», напечатанный в пятом, посмертном номере «Современника».
Это «pastiche на Вольтера и на потомка Jeanne d’Ark» – так охарактеризовал очерк в своём дневнике Александр Тургенев, которому Пушкин прочитал его 9 января, за неполные три недели до рокового поединка («pastiche» переводится как «имитация, стилизация, фальсификат, подделка»).
Содержание: якобы среди бумаг, оставшихся после смерти жившего в Лондоне некоего г-на Дюлиса, потомка по боковой линии Жанны д’Арк, нашли письмо его отца к Вольтеру, автору знаменитой поэмы «Орлеанская девственница», где тот заявляет: поэма – сплошная клевета, в ней опорочена женская честь спасительницы Франции, посему он требует от автора сатисфакции, то есть вызывает на дуэль.
И якобы Вольтер ответил, что он старый, больной, поэму ту вообще не писал, так что от дуэли отказывается.
А завершает очерк резюме неназванного английского журналиста. В страшной смерти несчастной девушки виноваты и мы, и французы, будто бы пишет тот.
Но мы кое-что сделали, чтобы заслужить прощение этого греха, в то время как кощунственное произведение её соотечественника на её родине обвинителя не нашло. «Жалкий век! Жалкий народ!» – так заканчивает свой очерк Пушкин.
Долгое время исследователи творчества поэта обходили это небольшое произведение молчанием. Потом кому-то пришло в голову прочитать его как схему преддуэльных событий в жизни автора. Какие только параллели не проводились!
Думается, чтобы до конца понять причину его появления, следует посмотреть шире.
Вспомнить, во-первых, скандальную историю «Гаврилиады», написанной в подражание Вольтеру, и более того – ради победы над ним, ибо Пушкин, ещё в молодых летах поставивший себе цель превзойти французского поэта, попытался в ней опорочить ни много ни мало женскую честь Богородицы.
Во-вторых, вспомнить статью «Вольтер», напечатанную в № 3 «Современника» осенью 1836 года. Это рецензия на сборник писем знаменитого француза. Но Пушкин пишет не столько о письмах, сколько об авторе как о человеке. Причём на материале тех черт характера и обстоятельств жизни, которые совпадают с его, Пушкина, характером и биографией.
«Трудно отделаться от мысли, – замечает современный исследователь, – что эти заметки Пушкина о Вольтере насквозь автобиографичны».Поэт указывает на свойственные им обоим живость, пылкость, подвижность, впечатлительность, острый ум, ясность языка и – тщеславие.
Но, продолжает он, этот
«наперсник государей, идол Европы, первый писатель своего века, предводитель умов и современного мнения»неоднократно поступался своим достоинством.
Особенно ярко это проявилось в его конфликте с прусским королём Фридрихом. Отдавшийся под его покровительство, но затем изгнанный из пределов страны Вольтер утверждал, что сам отослал Фридриху полученный от того орден и камергерский ключ.
Позднее было установлено, что это король приказал возвратить отличия, Вольтер же слёзно просил их оставить. (Как тут не вспомнить камергерский ключ, на который поскупился Николай, что, по мнению Вяземского, Пушкина задело!)
Сопоставив характеристику, данную кумиру своей юности, с историей г-на Дюлиса, якобы вызвавшего этого кумира на дуэль, невольно приходишь к выводу, что через посредство Дюлиса Пушкин как бы вызывает на дуэль самого себя, причём соглашается принять любой приговор Судьбы. И некоторые обстоятельства последней пушкинской дуэли это подтверждают.
В
день поединка он, по свидетельству Жуковского, записавшего показания слуг, «проснулся весело» и таким оставался, позднее даже «пел песни». Данзаса, секунданта, «встретил радостно».
Перед уходом из дома вымылся и надел всё чистое. Но выйдя на лестницу – возвратился: решил надеть шубу.
Возвратился!
Он, который из суеверия избегал возвращений, считая их плохой приметой, а уж если приходилось, то или выжидал несколько часов, или вообще откладывал поездку!
В чистое же на Руси издавна одевались перед смертью.
И ни Жуковский, ни слуги Пушкина не знали, что он в тот день отказался и от талисмана – перстня с бирюзой, подаренного Нащокиным «от насильственной смерти»
Средневековые рыцари, выходя на Божий суд, доспехов не надевали.
Чем закончился поединок великого поэта с Судьбой, известно. Но его гибель воспринимается как победа.
Победа над собой.
Посмертная маска А.С. Пушкина
«Мы долго стояли над ним молча…
Когда все ушли, я сел перед ним и долго смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видел ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти…
Какая-то глубокая, удивительная мысль на нём развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь, мне всё хотелось у него спросить:
«Что видишь, друг?». И что бы он отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть?.. К счастию, я вспомнил вовремя, что надобно с него снять маску. Это было исполнено немедленно.»
Из письма В.А. Жуковского С.Л. Пушкину.
15 февраля 1837
15 февраля 1837
В избранное (9) | Просмотры: 17578Комментировать |  |
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии.
Авторизуйтесь или зарегистрируйтесь.