Т
рехцветная кошка охотилась. Почти ползла в гуще трав, длиннолапая,
тощая, мускулистая, сплошной каучук. От холеных пращуров осталась у
кошки только неудобная для охоты, некогда престижная окраска.
На расстоянии прыжка хищница сжалась, готовая схватить ближайшую
птицу, но белые ширококрылые птицы, давно косившиеся в сторону шороха,
вдруг тяжело вспорхнули, паническим кудахтаньем воскрешая образ
нелетающих домашних предков.
Кошка досадливо зашипела и тут же поняла, что не виновата. Кур,
летевших теперь к лесу, к своим огромным гнездам на вершинах сосен, кур
спугнул другой охотник. Круглый, блестящий, горячий, он стоял в поле,
невесть откуда взявшись, и дышал опасностью. Какой опасностью, этого
кошка не знала.
Вместе с нелепой расцветкой она унаследовала от тех, городских, страх перед всем большим, блестящим, движущимся, внезапно появляющимся, подозрительно живым, хотя и непохожим на живые существа.
Страх перед машинами. Он жил в крови, хотя машины исчезли давным-давно. Блестящий бок лопнул вертикальной щелью, щель начала расширяться...
Поражаясь самому себе - насколько хладнокровно он все делает, - Ромул отстегнул кнопку белой кобуры, достал массивный старинный пистолет.
Перламутр на рукояти не грел, не холодил - машина сама легла в руку, змеей пристроилась вокруг пальцев. Благо Лауры в том, что мы дисциплинированны и не переоцениваем собственную жизнь.
Первым делом он прострелил голову робота, чтобы тот не вмешался, слепо следуя программе защиты хозяина. Сиреневый ореол погас, померкла белизна; черная, как свежей смолой облитая, статуя грохнулась на ковер.
Он обвел взглядом салон корабля - последнее, что суждено увидеть. Настоящий островок Лауры. Восточные ковры под ногами и на стенах, яркие и строгие, как стихи Корана. Кинжалы столь драгоценные и вычурные, что даже мысль об их мясницком предназначении кажется кощунством.
Эмалевые миниатюры - колибри в пестром птичнике живописи, прелестные родственницы золотокрылых музейных кондоров. В салоне отсутствовали приборы - корабль вела воля пилота. Ромул сосредоточивался, глядя в яшмовые зрачки священного тибетского льва.
...Стоя посреди красно-желтого ковра, он расставил ноги пошире и прижал ствол к виску, прямо к бьющейся вене.
Скорей, скорей, пока не вздыбилась волна самосохранения...
"Они" не остановят, ибо чтут чужую свободу. "Они" сделали все, что могли, - прочли проповедь...
Спуск. Такой податливый. Подушечка пальца почти не чувствует сопротивления. Спуск...
Когда лаурянин, в белоснежном камзоле с золотой нагрудной цепью, коротких белых штанах и лайковых сапогах с кружевными отворотами, ступил, небрежно откидывая широкий струисто-синий плащ, в луговое разноцветье, - голова его закружилась от запахов.
Полынь и мед, пряное и приторное, смола и высушенные солнцем травы, и пугливый воздушный след пробежавшего зверя, и гнилая струя болот.
Впереди заросли глубиной по колено, а то и по пояс - скромные белые лепешки тысячелистника, лиловый железный чертополох, нежная медовая кашка, обильный желтый дрок... Дождевые липкие русла. Подкова кряжистых сосен.
<< [Начало] < < 1 2 3 4 5 6 7 > > [Конец] >> 
