Очередные километры, сотни, тысячи километров пути…

Ученый-энциклопедист описывает березовые рощи и болота, осматривает в деревнях огороды, наблюдает за ловлей уток и за поведением очнувшихся от зимней спячки мышей; сообщает местные легенды о происхождении тех или иных географических названий, отмечает выносливость сибирских растений, осматривает алтайские заводы и рудники…

Обследуя степи и соленые озера Западной Сибири, постепенно, где по рекам (по Иртышу), где сухопутным путем экспедиция движется на юго-восток.

Уже осенью она приходит в Красноярск, где становится ясным, что состояние здоровья ученых не позволит осуществить вторую часть задуманного исследования.

По крайней мере, так казалось тогда Палласу, который и написал соответствующий рапорт в Петербург.

Учитывая человеческие качества натуралиста, не приходится сомневаться, что дела действительно обстояли плохо.

Но… проходит полтора месяца, и в Петербург уходит вторая депеша, в которой Паллас сообщает об улучшении состояния членов экспедиции, хорошо отдохнувших в Красноярске. Поэтому он планирует вернуться к исходному плану.

Во время зимовки в Красноярске академик, как обычно, приводит в порядок свои записи, коллекции, одновременно работая в местных архивах и уточняя собранные сведения.

А уже в начале марта 1772 года он прибывает в Иркутск, где ему представилась редчайшая возможность увидеть и описать останки обнаруженного в многолетней мерзлоте доисторического носорога.

В этом же месяце Паллас по льду пересекает глубочайшее озеро планеты, направляясь в Забайкалье. Здесь его поражают «страшные горы и леса»; преодолевая их, исследователь попадает в Читу.

Меняя, в зависимости от условий, колеса на полозья и наоборот, Паллас предпринимает поездки по Забайкалью и Западному Приамурью к монгольской границе.

Вот лишь один из эпизодов этого путешествия. Переночевав как-то в бурятском стойбище, путешественники выехали под мокрый снег. Они надеялись на скорое прояснение, — но снег не кончался, и дорога вскоре превратилась в сплошное месиво из грязи, слякоти и камней.

Усталые, голодные лошади еле тащились, а до станции было далеко. Поэтому решили заночевать в случайно найденной землянке.

Кое-как устроившись в задымленном от горящих мокрых дров, тесном прибежище, то и дело выбегали на улицу глотнуть свежего воздуха.

А ночью ударил жестокий мороз — и, когда рассвело, возле землянки на снегу осталась лежать половина лошадей экспедиции. Следующие, оставшиеся до станции 7-8 км, пришлось идти пешком, по колено в воде...

Маршруты Забайкалья оказались одними из самых трудных. Об этом Паллас пишет так: «Во время сей… езды не только я сам, но и все, кои со мной ни были, сделались хворыми и бессильными…»

Но в то же время он замечает: «Во всю мою Сибирскую дорогу, считая от Уральских гор… нигде столько нового и достопамятного из зверей и трав не собрал, как на пограничных местах к Монголии и на северной стороне, Байкалом окруженной».

Кстати, именно возможность исследования Сибири и сопоставления ее природы с природой европейской части материка позволили Палласу опровергнуть существовавшее тогда среди некоторых ученых мнение о том, что граница между Европой и Азией проходит по Енисею.

Паллас считал, что она должна проводиться по Уралу, что, между прочим, ныне и делается.

Выполнив план поездок по Южной Сибири, Паллас отправляется в обратный путь, который длился еще год. Лишь спустя шесть лет после начала исследований, летом 1774 года, он вернулся домой, в Петербург...